Понимание природы и культуры в эпоху античности, средневековья, Возрождения, нового времени, новейшего времени_Культурология
В древности человек был беззащитен перед силами природы. Он был жалок, и бесконечно слаб среди окружающих его диких животных. При этом человек постоянно пытался присмотреться к тому или иному существу, а затем воспроизвести в виде рисунка, или небольшой статуэтки.
Человек видел природу в непрерывном движении: солнце всходит и заходит, по небу движется луна и звезды, происходят землетрясения и извержения вулканов. Всё это для человека было очень таинственно. Первобытные люди считали природу одушевлённой, наполненной злыми и добрыми духами. Считалось, что каждое животное, дерево, река, камень имели своего духа хранителя. Прежде чем срубить дерево, пойти на охоту, человек был обязан попросить природу, принести жертву.
Прошли тысячелетия. Люди научились использовать природу в своих интересах. Общество начало подчинять природу себе.
Античная философия разрабатывала и обосновывала идеи гармонии человека, природы и космоса. «Человек есть частица Космоса («микрокосмос»), в нем нет ничего, чего бы не было в Космосе в неизмеримо больших размерах. Античное восприятие природы основано на изначальном, ничем не нарушаемом единстве сущего, где все — люди, вещи, боги. все едино, гармонично и естественно.
Образ природы в античности — гармоничное тело. Такой образ выражает чувство природы греков, которое столь отлично от чувства природы современного человека, что мы не можем признать его за таковое. Как показал О. Шпенглер, наше чувство природы, постоянно выражаемое живописью, музыкой и лирикой, некое могучее, страстное влечение к далям и горизонтам, а также ландшафту, небу, лесам, морю, есть строгая противоположность античному чувству природы, которое держится за отдельные формы, за близкое, осязаемое. «Природа» античного человека нашла свой высший символ в нагой человеческой статуе, это чувство природы О. Шпенглер назвал аполлоновской природой, к ней принадлежат представления о веществе, форме и энтилехии Аристотеля.
Важной особенностью понимания природы в античности являлось представление о самодостаточности природы. Природа для античного мира есть то, что имеет причину своего существования в себе, не нужно привлекать никакие сущности для объяснения природы, все есть природа, и бытие — природа. Познавательное отношение к природе выражается в умном созерцании, реализацией этого знания является образ жизни мудреца. Ремесленник имеет дело с природой лишь косвенно, при этом он старается перехитрить природу, реализует ее потенции в случайных и противоестественных для самой природы формах. Умное созерцание природы считалось наиболее адекватным путем к истине. Мудрость поступка занимала ступень ниже.
В средневековом мировоззрении природа начинает рассматриваться как прах, лишенный жизни, впервые человек получает право господствовать над природой. Христианство открыло психологическую возможность эксплуатировать природу в духе безразличия к самочувствию естественных объектов. Христианство не только установило дуализм человека и природы, но и настояло на том, что воля Божия именно такова, чтобы человек эксплуатировал природу ради своих целей.
Познание природы человеком средневековой эпохи подобно расшифровке текста. Считается, что Бог управляет всеми вещами через божественный закон судьбы, который он установил и которому сам подчиняется. Поэтому исследование природы как таковое отсутствует, с природой связаны искусство и ремесло.
Рациональное и ценностное еще не разведены абсолютно, например, Боэций определяет вечность как совершенное обладание сразу всей полнотой бесконечной жизни, но в движении познания уже наметилась тенденция будущего разрыва и противопоставления научного и морального, ценностного и рационального. Обеспечивался указанный разрыв природного и человеческого в тесной связи со становящимся в христианстве историзмом, согласно которому мир не пребывает в покое, как античный космос, а разворачивается как история, имеющая свое начало, кульминацию и конец. Считалось, что Природа вечна и неизменна, а человеческий мир имеет историю.
Следующий исторический этап западной культуры, эпоха Ренессанса, — чрезвычайно многозначна. По крайней мере, в развитии рассматриваемого отношения «человек-природа» Ренессанс предстает как своеобразный рубеж, как эпоха перехода от одухотворенного космоса к «нейтральной почве». Прежде, чем надолго померкнуть, природа блистала всеми своими красками, она предстала как средоточие красоты и источник радости человека, как объект любви и преклонения, как дом человека. Функционирование Вселенной все еще описывается в терминах «любовь», «симпатия» и «антипатия».
В эпоху Возрождения, прекрасную в разноцветье человеческих и природных красок, ценностей, смыслов, выплеснувшихся ненадолго перед тем, как вновь уйти в серое небытие, природа видится как «внешний человек». Внешний человек — это и есть образ природы эпохи Возрождения. Стоит вспомнить картины Рафаэля или, например, полотно «Весна» Сандро Боттичелли: центральная фигура — девушка, на голове которой венок из полевых цветов (рис.5). Природа как бы проговаривает себя через венец своего творения. Ренессанс, видимо, не знал природы «самой по себе», существующей вне связи с воспринимающим ее человеком. Язык природы был одновременно языком теологии, поэзии, изобразительного искусства. У гуманистов Возрождения природа — особо изысканная искусность искусства. Наилучшим образом это выражают знаменитые слова Микеланджело: «Величайший художник не имеет ни одной идеи, которую одна глыба мрамора не таила бы в себе. «.
Новая «естественная» магия, по сравнению со средневековой, привносит в ренессансное видение мира учение об иерархичности и организмичности Универсума, все элементы которого, включая человека, связаны единой цепью взаимодействий. Например, Леонардо да Винчи описывает Землю, как организм, обладающий живой душой, у которого почва — это плоть, родники и реки — подобие кровеносных сосудов, а горные хребты — ее скелет. Но у Леонардо же встречается и описание птицы как инструмента, работающего на основе математического закона. Сохраняя двойственное отношение к природе, ренессансная эпоха возвеличивает человека, наделяя его божественными полномочиями по отношению к природе.
К семнадцатому столетию в западноевропейской культуре формируется образ мира как механизма. Для того, чтобы механистическая картина мира утвердилась, потребовалось, как видим, немало времени, около двух столетий происходили грандиозные изменения в культуре, в ходе которых было коренным образом пересмотрено представление о природе. Для Парацельса природа — все еще внешний человек, но благодаря деятельности Галилея, Декарта, Бэкона и др., природа все чаще начинает рассматриваться сквозь призму технического эксперимента, и сама становится машиной. Природа как часовой механизм — таков принятый в классической науке образ природы. Измерение понимается как новый тип научной рациональности, формируется чисто количественное, «калькуляторское» видение сущего: то, чего нельзя измерить, взвесить, то и не существует. В отличие от аристотелевской физики, Галилей учит, что природу нельзя «преодолеть», она ничего не делает «даром», ее невозможно обмануть, но ее можно измерить, «книга природы написана языком математики». Так рождается знаменитая декартовско-галилеевская модель мира.
Источник
2. Понятие природы в философии и науке нового времени
Поскольку в эпоху Возрождения авторитет традиции (и в силу этого — Аристотеля) был подорван, значительная часть мотивов антиаристотелевской критики брала начало из эмпирических или экспериментальных наблюдений. Но с самого начала научное исследование в своей новой ориентации определялось и направлялось новой интуицией мира и, иными словами, новой метафизикой. Достаточно вспомнить не только о Телезио, Бруно, Кампанелле, но и о самом Галилее, о самом Бэконе. И от Картезия до Лейбница философия и наука жили вместе как подруги, как сестры и, более того, почти как одно лицо. Вплоть до критики Канта метафизика и физика были ветвями одного и того же древа.
Их неестественное разделение началось после Канта, когда философия стала идеалистической в современном смысле слова, т.е. начала все более строго замыкать в самой мысли и познанную реальность, и ту, которую необходимо познать, — и науки оставались приверженными догматизму во всем, что свойственно эмпирическому исследованию, из которого каждая из наук должна брать начало. В данном догматизме, по сравнению с которым принцип идеализма может показаться не чем иным, как блестящим и иллюзорным парадоксом, они продолжали пребывать долгое время.
3. Философские тенденции в современной науке
Сегодня науки пробудились — и, благодаря самокритике, к которой приложила руку и философия, знают, что изучаемый ими объект всегда некоторым образом творение мысли, потому что он всегда соответствует какой-то точке зрения и, одним словом, является проблемой, которая может быть разрешена лишь постольку, поскольку ее разрешает тот, кто ее себе поставил; а он ставит ее себе, поскольку она возникает из предшествующих проблем и, в конечном счете, принадлежит истории и логике самой науки скорее, нежели является их предпосылкой, как когда-то считали. Но в этом новом положении науки сами сближаются с философией и имеют жизненно важную потребность запрашивать в универсальном понятии бытия опоры, которой им стало недоставать с угасанием первой наивной реалистической веры.
Без этой опоры они бы завершились неудачей.
4. Натуралистическая предпосылка всех частных наук
С другой стороны, говоря «природа», мы не имеем намерения, в частности, ссылаться на специфический объект естественных наук. Ведь все естественные, математические и моральные науки в их необходимой множественности сообразуются с самой гносеологией, и до тех пор, пока они не снимают и не растворяют эту изначальную множественность в высшем единстве философии, развиваются на почве реализма и поэтому обращаются к природе: естественные — к природе в ее непосредственной эмпирической форме, математические — к схематизированной и исчисленной природе, моральные — к идеализированной природе (в объекте наблюдения которой они делаются различимыми только в концептуальной форме; но все же принадлежащими к так называемому миру феноменов, считающемуся предшествующим систематическому наблюдению научного исследования — и, стало быть, помещенным уже in rerum natura*). Моральный мир науки stricto sensu* является, в силу этого, столь же естественным, как и мир натуралистов — независимым от рефлексии и поэтому не поддающимся усмирению посредством силы во -ли, — и сверхчувственным, поскольку у него также есть своя необходимая структура, определенная бытием и способом существования его элементов. Познанный или непознанный, он всегда один и тот же — как бег светил по их орбитам в самых отдаленных областях небесного пространства, как скрытый ток вод через глубинные слои земли. Когда он познан, он — новое открытие, а не построение нового понятия: коль скоро открытие произошло, мыслящему существу остается лишь согласиться с ним и успокоиться — всякое его усилие узнать сверх того, узнать больше, было бы тщетным, высокомерным и безумным стремлением. Как открывают Америку или радио, точно так же открывают и экономический закон; и поэтому по праву говорят о «социальной физике».
Более того: вся наука о моральном мире в XIX веке стремилась быть в методах сообразной с физическими науками — и поэтому замышлялась в том же самом плане и с той же самой предпосылкой.
Источник